Владимир Киселев

Говорит Сережа Карасев

Если ты поедешь в Прагу, то сразу почувствуешь, что украинский язык нужно учить. По-настоящему. А не так, как я, на тройки.

Я разговаривал с чехами. Если они говорили медленно, то я почти все понимал. И когда я говорил по-украински – они меня понимали. И словаки тоже понимали украинский язык. В нашей гостинице жили польские офицеры – объясняться с ними мне было очень просто. И даже немцы, причем не из демократической Германии, а из ФРГ, туристы, я не скажу, что все, но один хорошо разговаривал по-украински. В общем, это международный язык. Моя бабушка, Галина Ивановна, все время шпыняла меня: «Вот видишь!» Бабушка преподает украинский язык в нашей школе, только в старших классах. И это очень хорошо. Потому что, если бы она преподавала в младших, я перешел бы в пятый класс с двойкой по украинскому. И вместо того, чтобы гулять по Праге, я бы готовился к переэкзаменовке.

В Прагу я попал с дедушкой и бабушкой. На этот раз мне повезло, что у меня так много родственников. Ни у кого в классе, а может, и во всей школе, нет такого количества родственников, как у меня. У меня две прабабушки, две бабушки, два дедушки, папа и мама. Все они говорят, что дни, когда им приходится меня воспитывать, самые кошмарные в их жизни. Они говорят, что у меня хороший характер, но я прежде делаю, а потом думаю. Поэтому им очень трудно.

А тут как раз моего дедушку Василия Яковлевича Карасева пригласили вместе с бабушкой в Чехословакию, так как дедушка прославился в боях за освобождение Чехословакии от фашистских оккупантов, а папа уехал на Алтай в геологическую экспедицию, а мама уехала в Ленинград на медицинскую конференцию, а одна прабабушка простудилась, а другая прабабушка собиралась варить варенье, и им ничего не оставалось другого, как взять меня с собой.

Бабушка долго мне объясняла, что это заграница, что я должен вести себя совсем по-другому, вежливо выражаться, не свистеть, не курить. Если послушать бабушку, так можно подумать, что я курю каждый день.

Бабушка не позволяет, чтобы я называл ее бабушкой, а требует, чтобы я ей говорил «тетя Галя» или «Галина Ивановна». А «бабушками» – чтобы я называл прабабушек. Ну, а дедушке моему все равно, как я его называю. Он только не позволяет трогать свои ордена. У дедушки много орденов, потому что во время войны он был очень храбрым человеком и командиром разведчиков. А после войны дедушка работал стеклодувом. Он в химическом институте готовил из стекла разные приборы, которые нужны для химических опытов. Но теперь дедушка уже стеклодувом не работает, потому что он пошел на пенсию. Вместо работы он сочиняет стихи. Стихи его мне очень нравятся, даже больше, чем стихи Маршака, только дедушка все равно недоволен. Его стихотворения мало печатают в журналах и газетах. Я думаю, что это потому, что он в основном сочиняет про меня.

Ну, конечно, и мне не все дедушкины стихи одинаково нравятся. Иногда у него бывают творческие неудачи. Вот, например, он недавно сочинил такие стихи:

Во-первых, «умница» дедушка придумал нарочно, а в самом деле под рифму подходит слово «чудак» или что-нибудь еще похуже. А во-вторых, «мама, я хочу в кино» совсем не четыре, а пять слов, «в» – предлог и тоже считается словом. Больше всего я боюсь, чтоб эти стихи не узнали в классе. Мне прохода не будет. Они как-то очень легко запоминаются.

Как только мы выехали из Киева, мне захотелось пить. И пить мне хотелось до самой Праги. Ничего не помогало. Я пил обыкновенную воду, которая в кранике возле тамбура, и минеральную воду «Киевскую», «Миргородскую» и «Поляну квасову», и чай, и кофе, и кефир, и ряженку – и все равно не мог напиться. Дедушка говорил, что это потому, что я ел сухую колбасу, а бабушка – что я возбужден из-за перемены обстановки.

Обстановка действительно очень переменилась – впервые в жизни я ехал в международном вагоне. В этом вагоне купе на двоих, одна полка сверху, а другая снизу, а напротив есть еще кресло, в котором можно сидеть, и еще на каждые два купе есть умывальник с душем. Мне очень хотелось попробовать, как действует этот душ, но бабушка не позволила. Она сказала, что этим душем в дороге никто не пользуется. Тогда вообще непонятно, для чего он сделан.

После того, как мы побывали в Чехословакии, и дедушка, и бабушка, и я знаем, что нужно привозить с собой в подарок за границу. Но раньше мы этого не знали. Дедушка и бабушка накупили всяких глиняных горшков с цветными узорами. Чемоданы наши были такими тяжелыми, что даже дедушка, а он очень сильный человек, еле их поднимал.

А я с собой взял только коробку из-под обуви, перевязанную шпагатом и запечатанную пятью печатями. Эту коробку мне дал Толя Шевченко – он живет со мной в одном доме и учится в одном классе. Толя попросил передать ее Аннуше Прадовой.

– А что в ней? – спросил я, рассматривая печати. Они были поставлены юбилейным рублем.

– Сюрприз, – ответил Толя.

– А что в этом сюрпризе?

– Сюрприз – это подарок, – сказал Толя. – Но такой, что никто не знает, что в этом подарке,

Еще в начале учебного года в нашу школу пришло письмо из Чехословакии от Аннуши Прадовой.

Она писала, что учится в четвертом классе, изучает русский язык и хотела бы переписываться с лучшим учеником из четвертого класса. В нашем классе лучший ученик Толя Шевченко, поэтому он стал писать письма Аннуше сначала раз в месяц, а потом раз в неделю и чаще, и теперь у него всегда есть марки для обмена на монеты, царские бумажные деньги или еще что-нибудь такое же ценное.

Перед отъездом бабушка подозрительно посмотрела на коробку, потрогала пальцем печати и спросила:

– Что это ты везешь?

– Сюрприз.

– Какой сюрприз?

– Не знаю. Это такой подарок, что никто не знает, что там.

– За границу нельзя возить сюрпризов, – сказала бабушка

– Почему?

– Будет таможенный осмотр. И таможенники могут проверить что в коробке.

– А зачем они проверяют?

– Мало ли что… А вдруг в этой коробке оружие. Или листовки какие-нибудь.

Я не первый год знаю Толю Шевченко. Он ни за что не стал бы класть в коробку оружие. Прежде всего потому, что у него никакого оружия нет. Ну, может, рогатка. Но у него на рогатке ниппельная резина, он из нее не дает никому даже пострелять, так что он ни та что не подарил бы ее Аннуше, с которой он даже ни разу не виделся А листовки… Какие могут быть листовки у Толи Шевченко?

Поэтому я сказал, что в коробке ничего такого нет и быть не может. Дедушка тоже сказал, что ничего страшного, пусть я везу, что хочу. И с таможенниками пусть я тоже сам разговариваю.

Чоп – это станция, на которой заканчивается Советский Союз. Тут по нашему вагону прошел железнодорожник. Он сдвинул коврики в некоторых купе и повынимал огромные болты. Этими болтами вагон прикрепляется к осям с колесами. Потом громадные домкраты подняли весь наш поезд на большую высоту – может, на метр или даже больше. Затем из-под нас выкатили все колеса и вкатили другие, для более узкой колеи. В Чехословакии на железных дорогах рельсы уже, чем у нас.

Все это смотреть было очень интересно, но я все время волновался из-за таможенников. Особенно когда по вагону прошли самые настоящие пограничники в зеленых фуражках. Но они не осматривали, кто что везет, а только проверили у всех паспорта. В каждом паспорте они смотрели на фотографию, а потом на лицо человека. А я всегда удивлялся, для чего на паспортах фотографии. Теперь я понимаю, для чего.